Все будет, а меня не будет, –
Через неделю, через год…
Меня не берегите, люди,
Как вас никто не бережет.
Как вы и я не выше тлена.

Я не давать тепла не мог.
Как то сожженное полено,
Угля сожженного комок.
И счеты мы сведем едва ли
Я добывал из жизни свет
Но эту жизнь мне вы давали
И ничего дороже нет…

Наум Коржавин, 1957

Когда я пытаюсь вспомнить, как и где я познакомился с Володей Кошкиным, я понимаю, что мы были знакомы, по крайней мере с конца 40-х годов, и всегда были друг для друга Вовкой и Юркой. Хотелось, чтобы он и в этом  тексте он оставался  Вовкой; но это как-то не принято.

Мы учились в одной 82 мужской средней школе г. Харькова, но он был на класс старше. Как это всегда бывает, я знал многих его одноклассников, но не уверен, что он различал  кто есть кто из моих одногодков. Более близкое знакомство произошло уже в университете. Мы оба были студентами еще физмата, который разделился на физический и математический факультеты незадолго до моего окончания университета.

Первый запомнившийся эпизод, в котором мы оба были  действующими лицами, – заседание редколлегии стенгазеты физмата «Вектор». Осень 1957 г.  Студенческую редколлегию возглавлял аспирант Вадим Манжелий, а курировал  от деканата профессор Яков Евсеевич Гегузин. Хорошо помню, как все это происходило: сидим, просматриваем летние фотографии и отбираем материал для первого выпуска нового учебного года.  К отобранным фотографиям делаем  подписи. К некоторым из них Аркадий Филатов -  тогда однокурсник Володи, а ныне известный поэт и сценарист, – пишет короткие рифмованные подписи. Одну из них я помню: «Поверьте хоть немножко, что это Вова Кошкин». Стишок запомнился, а снимок нет.

С другим снимком повезло больше. Сохранился и снимок и стишок.  На снимке  (сентябрь 1956 г.) студенты разных факультетов на восстановлении здания университета. В центре с лопатой Вова Кошкин, а стишок гласил: «Справку нам подпишет бригадирчик Кошкин, и тогда прораба нечего просить». Крайний слева автор стишка  Саша Гуторов – в настоящее время известный харьковский филолог.  Крайний справа – Витя Гаврилко, любезно предоставивший мне этот снимок.
На этом же заседании редколлегии Гегузин укажет нам на политические ошибки, которые мы допустили в своих заметках – я в своей, Володя  в своей,  и которые просмотрел  Манжелий.  Пройдет несколько лет, и я окажусь сотрудником отдела ФТИНТ АН СССР, которым руководит В.Г. Манжелий, а Володя станет соавтором и другом Гегузина.

Наши университетские годы пришлись на времена «Оттепели». Одним из лозунгов тех лет стали строчки стихотворения Бориса Слуцкого «Физики и лирики» (1959): «Что-то лирики в загоне, что-то физики в почете…».  Тем не менее,  наиболее горячие обсуждения была именно лирика – Вознесенский, Евтушенко, Окуджава… Одно из очень сильных впечатлений тех лет  «Красные помидоры»  Бориса Чичибабина.

Из «научных» дискуссий  с Володей в университете особенно запомнилось обсуждение вызвавшей много шума «гипотезы» академика астронома Козырева, который предположил, что в уравнениях механики Ньютона не хватает члена с третьей производной, который в космологических масштабах, согласно гипотезе, приводит к преобразованию времени в энергию. Содержательная часть  дискуссии, к сожалению, не запомнилась, но приговор этой гипотезе мы вскоре услышали от самого Ландау на лекции, с которой он выступил для студентов в Ленинской аудитории старого здания университета (на Университетской улице).

После окончания университета мы оба оказались сотрудниками химических институтов: я Института Монокристаллов, Володя – НИОХИМа.  При встречах непременно обсуждалось, кто и чем занимается.  Тогда-то я на вопрос к нему, «чем занимаешься?» услышал в ответ слово «задачка», которое прошло через все последующие годы. Никогда в отношении предмета занятий мне не приходилось слышать слово «задача» или «тема».  Непременно была «задачка».  Это слово было фирменным, и, пожалуй, больше ни от кого я его не слышал, во всяком случае,  так произносимого.  В этом термине было очень много личного. Прежде всего, нелюбовь к пафосу и официозу – «задачами занимаются великие, а я занимаюсь задачками». Но не менее в этом уменьшительном оттенке звучала и нежность и даже интимность. Задачки несомненно были существами одушевленными: они прежде всего должны были быть красивыми,   во-вторых занятными, то есть интересными. Скучными, рутинными задачки не могли быть никогда. Конечно, задачку не решали, а делали, задачкой можно было заниматься…

В 1966 г. Кошкин вместе со своей группой (Л. П. Гальчинецким, Л. В. Атрощенко, Л. Г. Манюковой) перешел в Институт Монокристаллов в лабораторию  Л.А. Сысоева.  Приход коллег из НИОХИМа пополнил удельный вес физиков в институте, среди которых было много моих сокурсников и ребят более поздних выпусков. В теоротделе, руководимом Бениамином Липовичем Тиманом,  работали Гарик Пятигорский, Таня Чебанова, Рафа Янкелевич, Юра Коган, Петя Быстрик, Света Гегузина; в экспериментальных отделах – Леля Овечкина, Леня Адамов, Юра Дмитриев, Витя Померанцев, Зоя Карпова и многие другие. В моей памяти обстановка в Институте Монокристаллов  не осталась как особо творческая:  было  много трепа,   – пожалуй,  в этом отношении был перебор.  В выборе тематики для работы мне была предоставлена полная самостоятельность. В эти годы был создан лазер, институт занимался выращиванием соответствующих кристаллов,  и меня привлекла задача о взаимодействии света с двухуровневой системой. В этой задаче была интересная математика.  Я рассмотрел некоторую идеализированную схему, которая допускала точное решение  в довольно редких для физики функциях Вейрштрасса.  Все было хорошо, кроме того, что задача была  далека от реальной физики. Впрочем, работа была опубликована в ДАН СССР по представлению академика И. В. Обреимова. После завершения этой работы я попытался приблизить свою модель к реальности, но на статью, направленную в ФТТ, пришла отрицательная рецензия, и я был в большом затруднении, как преодолеть замечания рецензента.  Мы обсуждали ситуацию с Володей, и я   пожаловался, что теоретику, оторванному от эксперимента,  работать в быстро развивающейся области довольно сложно.  Совершенно неожиданно он предложил мне принять участие в их работах. Как сейчас помню его слова: «А не хочешь сделать со мной одну задачку? Мы с Любой Атрощенко имеем интересные экспериментальные данные о растворимости примесей полупроводниках типа In₂ Te₃ и  Ga₂ Te₃, и  хорошо было бы это посчитать».
В начале 60-х годов В. П. Жузе  и его сотрудниками из Ленинградского Института Полупроводников  был установлен факт электрической пассивности примесей в полупроводниках этого типа. Это совершенно необычное для полупроводников свойство детально не было исследовано, и его физические причины оставались невыясненными.  Работами группы Кошкина – Л. В. Атрощенко и Л. П. Гальчинецким  - было обнаружено, что наряду с аномальным поведением электропроводности эти полупроводники имеют аномально низкую теплопроводность, аномально высокое тепловое расширение и ряд других аномальных свойств.

Все это было очень интересно, но проблема была  в том,   что о физике полупроводников я не имел ни малейшего понятия, о чем тут же Володе и сказал.  На это он ответил, что, к счастью,  механизм растворимости, о котором он думает, совершенно не имеет какой-либо полупроводниковой специфики,  и тут же изложил мне, как он представляет физическую картину.   Суть рассказа сводилась к следующему. В полупроводниках типа B^III₂C^YI₃, к которым относятся In₂ Te₃ и  Ga₂ Te₃ и ряд других, в катионной подрешетке 1/3  узлов остается пустой (вакантной), что следует из условия стехиометрии. В отличие от тепловых такие вакансии получили название стехиометрических.  Важно, что они представляют собой не дефект, а структурный компонент.  Идея Володи и заключалась в том, что все  особые свойства этих соединений обусловлены этими вакансиями. В частности, высокая растворимость примесей может быть объяснена тем, что  примеси прямо в атомарном состоянии локализуются в этих вакансиях.  При этом не возникает значительного изменения энергетического баланса кристалла, поскольку  примеси не вступают в химическое соединение с атомами кристаллической матрицы,  и в игру не входит кулоновская энергия.  На это указывает эффект Жузе – электрическая пассивность примесей.  Таким образом, растворимости благоприятствует энтропийный фактор, связанный с распределением примесей в стехиометрических вакансиях (СВ), а препятствует упругая энергия.  Вот баланс этих вкладов  мне и предстояло рассчитать.  Все это так ясно Володя разложил по полочкам, что мне не оставалось ничего, как ответить согласием и приняться за вычисления.

С расчетом энтропийного вклада проблем, разумеется,  никаких не было, а вот расчет упругой энергии  не столь тривиален. И тут на помощь пришло го, что подобные задачи нередко обсуждались физиками Харькова. В частности, И.М. Лифшиц и Л. Танатаров в начале 60-х годов опубликовали решение задачи об упругом взаимодействии двух атомов примеси в кристалле, а в книге  Б. Я. Пинеса «Очерки по металлофизике», которую Володя очень хорошо знал, была рассчитана упругая энергия отдельной вакансии и отдельной примеси.  В результате  мы нашли концентрацию примеси, соответствующую  минимуму свободной энергии кристалла, то есть условию наибольшей стабильности кристалла. Но для сравнения с экспериментом нужна была другая характеристика – предельная растворимость примеси.  Уравнение для этой величины мы получили, но его анализ в те докомпьютерные времена оказался несколько затруднительным. Выход нашел Володя, предложивший простой эффективный  графический метод решения этого уравнения.  Сопоставление теоретических результатов с экспериментальными данными Атрощенко и Гальчинецкого было весьма впечатляющим.  Действительно,  нам удалось количественно объяснить поведение довольно сложной системы с помощью весьма простой прозрачной модели без использования каких-либо подгоночных параметров.  Для меня это был очень важный опыт совместной работы с экспериментаторами. Большинство моих последующих работ  или сделаны совместно с экспериментаторами или ориентированы на эксперимент, и я думаю,  в этом отношении Володя оказал на меня большое влияние.

Как писали текст, не помню, но  основная работа,  по-видимому, Володи. Всю работу мы проделали буквально за пару месяцев.  Готовую статью доложили на семинаре кафедры физики кристаллов ХГУ, которой руководил Гегузин.  Работа не вызвала особых  замечаний, так что семинар не оставил каких-либо впечатлений.  Мне он запомнился только одним эпизодом.  Я опоздал к началу семинара, и, когда вошел,  Володя уже стоял у доски.  Извинившись, я уже было направился в аудиторию, но увидел, что Гегузин показывает мне на что-то, стоящее на столе у доски.  Я не сразу сообразил, на что он показывал. Оказалось, что это копилка, куда такие нарушители, как я, должны были положить какую-то мелочь, которая потом расходовалась на семинарский чай или кофе.   Порывшись в карманах, я не обнаружил никаких денег, так что внести пеню пришлось докладчику. Я упомянул об этом эпизоде, поскольку он характеризовал  финансовое состояние большинства моих друзей и коллег в те времена.

Работа была отправлена в ДАН СССР, где была представлена к печати академиком Н. П. Сажиным, которого Володя  незадолго до этого переагитировал из активного критика в своего сторонника. Более подробный вариант работы опубликован в ФТТ.

На этом наша совместная работа закончилась.  Вскоре я перешел во ФТИНТ и занялся совершенно другими вещами. А тематика полупроводников с СВ продолжала успешно развиваться.  В середине 70-х годов Леля Овечкина вместе со Славой Романовым  из ФТИНТ АН УССР, исследуя эффект Мессбауэра на примесях железа и олова в этих полупроводниках,  полностью подтвердили вывод о неионизованном атомарном состоянии примесей. Далее последовал этап создания радиационно стойких приборов на основе полупроводников с СВ… Время от времени я с удовольствием слушал Володины рассказы о новых работах в этой области. Единственный раз,  где-то в начале 80-х годов, ситуация снова потребовала от меня принятия активного решения по вопросам, связанным с этими системами. Как-то позвонил Володя и предложил встретиться . При встрече он сообщил, что решил подать работы по полупроводникам с СВ на открытие и предложил войти в авторский колектив.  Не особенно раздумывая, я отказался. На вопрос о причинах отказа я ответил, что основной идейный вклад внес он, и что роль каждого члена авторского коллектива несравненно значительнее моей.  Володя настаивал, аргументируя, что наша работа входит в список основных публикаций на открытие, и мой отказ ставит его в неудобное положение.  В общем,  он меня не уговорил.  Как-то мы встретились, когда он занимался  оформленим бумаг на очередной стадии этой многоэтапной эпопеи. На мой вопрос, как продвигаются дела, он несколько смущенно сказал, что очень благодарен мне  - мой отказ упростил ему жизнь.  Я не стал допытываться о причинах.

Последний раз я услышал о своих старых друзьях – In₂ Te₃ и  других при совершенно неожиданных обстоятельствах. Где-то в году 2002 – 2003 я был приглашен поработать в Триест в Международный институт теоретической физики. Первым, кого я увидел, когда зашел в институт, был Володя. Его пригласил Юй-Лу – руководитель отделения физики твердого тела института –  выступить  с докладом на семинаре.  Юй-Лу – мой соученик  по Харьковскому университету, выпускник кафедры теоретической физики – неизменно оказывал  дружескую поддержку харьковским физикам в память о годах, проведенных в Харькове. Доклад Володи был посвящен всему циклу работ о полупроводниках с СВ.

На снимке  Володя во время доклада. На доске можно разглядеть надпись In₂Te₃ только  в принятом теперь виде, где показаны все три компонента, включая вакансию,  изображенную прямоугольником. А после доклада Юй-Лу пригласил нас в китайський ресторан, где на нас  был распространен респект, который китайская община Триеста испытывала по отношению к Юй-Лу.  На снимке Володя вместе с Юй-Лу и красавицей хозяйкой ресторана.

То, что я понял далеко не сразу:  Володя был первым по- настоящему крупным  физиком, с которым мне довелось работать. Он был начисто  лишен замашек мэтра, начальника.  При этом он работал и успешно руководил  большим количеством сотрудников. Володя влиял на людей, активизировал их энергию огромным личным энтузиазмом и интересом.  Если  посмотреть список его публикаций в физике, впечатляет объем и разнообразие сделанного.

В связи с этим может возникнуть вопрос, а был ли Володя экспериментатором. Я никогда не видел его за установкой, проводящим какие-либо измерения. Тем не менее, несомненно, был.  Постановка подавляющего большинства экспериментальных работ, проведенных его сотрудниками, принадлежит ему. А это основная часть работы физика-экспериментатора.  Я проверил свою точку зрения,  задав этот вопрос одной из его ближайших сотрудниц – Леле Овечкиной, и она согласилась со мной. «Впрочем, – сказала она – по крайней мере в одном эксперименте он несомненно участвовал. Когда была открыта высокотемпературная сверхпроводимость, первая таблетка ВТСП  в Харькове была синтезирована  мною у нас на кафедре физхимии в ХПИ.  Когда образец был приготовлен, достали дьюар с жидким азотом. Кошкин собственноручно перевязал таблетку ниткой и опустил в дьюар. К восторгу всех присутствующих, опыт с левитацией полностью удался».

В 1978 году мы с женой уехали на конференцию в Душанбе, оставив 15-летнего сына у бабушки и дедушки. В наше отсутствие у  него был острый приступ аппендицита, и только благодаря  известному харьковскому врачу Юрию Александровичу Кричевскому, который установил перитонит и настоял на немедленной операции, его спас хирург 26 больницы доктор Вишневский.  Сразу после операции, пока опасность не миновала,  Володя ночь продежурил в палате сына.

Володя был ярким артистичным человеком.  Любил и ценил красоту  – в людях, в науке, в стихах, в живописи.  Он любил и верил в людей и неудивительно, что у него было столько друзей. По его собственным словам, он больше всего ценил в людях способность быть благодарным.  И потому сама собой сложилась эпитафия:

Помедлите немножко:
Здесь спит Володя Кошкин.
Постойте, помяните –
Душа его проснется,
И благодарно встрепенется
И оживет на миг…

Харьков, 28.08.2011

Фрейман Юрий Александрович – доктор ф.-м. н, ведущий научный сотрудник ФТИНТ им. Б.И. Веркина