Кто же синтезирует идеи? И кто несет их народу? Конечно, это и ученые, и писатели, и актеры, и художники, и музыканты, и педагоги — люди, чьи профессии связаны с созданием (или) с воссозданием для сообщества информации. Мы уже обсудили выше то разделение культур на естественно-научную и гуманитарную, которую полвека назад обнаружил Чарльз Сноу. Но не профессии определяют социальную роль носителей культуры. Мне остро неприятно слово «образованщина», придуманное Солженицыным, так им и придуманное, чтобы быть неприятным. Это слово должно обозначить некое весьма большое количество людей, получивших официальную выучку в советских вузах. И не только в советских. Действительно, приобретение неких знаний, даже значительного их объема, совсем не создает интеллигентности носителя этих знаний. Нынешнее высшее образование не дает сколько-нибудь общих пониманий, разве что некие узко профессиональные умения. Впрочем, даже это — уже вряд ли так. Это больно сознавать, понимая, что тенденция низвести знания до умений становится парадигмой высшего образования. Я писал об этом (Кошкин, Синельник, Шкорбатов, 2006; Кошкін, Дженюк, 2008), и не стану сейчас обсуждать эту болезненную проблему. Но каким бы ущербным ни было нынешнее высшее образование, оно — все-таки — благо. Человек, его получивший, все-таки находится на более высоком уровне пониманий, чем те, кто не получил и этого. Так что «образованщина» все-таки лучше, чем полное невежество. Которое, впрочем, тоже не за горами: мир быстрыми темпами идет к тому, что умение писать и даже желание читать перестанет быть необходимым для личности и ее жизненного успеха. Но сейчас — о другом.

Люди культуры — кто они? Носители знаний? Хранители морали? Поставщики новых идей? Что такое «интеллигенция»? Какой смысл мы вкладываем в понятие «интеллектуал»? Что мы подразумеваем, причисляя того или иного человека к числу интеллигентов?

На Западе принято называть интеллектуалами людей умственного труда, глубоко знающих предмет своих изысканий и сопредельные области культуры, людей, результатом деятельности которых является интеллектуальный продукт.

Понятие «интеллектуал» не совпадает с понятием «интеллигент». Это — другое. «Интеллигенция — часть населения, способная формировать свое понимание действительности, не зависящее ни от установок властей, ни от господствующего понимания в обществе». Это определение (по памяти) слова «интеллигенция», принадлежащее Дмитрию Святополк-Мирскому из его книги «Интеллидженция» (1934). Он ссылается на Британскую энциклопедию, которая приписывает этому слову русское происхождение. Князь Мирский в высшей степени соответствовал этому определению интеллигента. Его биография — это интеллектуально-приключенческая драма. Вот она в нескольких строчках. Сын либерального политика, министра при царе, он знал несколько европейских языков. Поэт-символист, поэт-переводчик, впоследствии автор всемирно признанной истории русской поэзии. Участвует в Первой мировой войне, ранен. Антивоенные заявления — сослан: не соответствуют его убеждения установкам власти, царской власти, заметьте. И после этого — антибольшевизм, белое движение: Мирский — начальник штаба дивизии в войсках Деникина… Эмиграция. Лекции о Пушкине и о русской поэзии в университетах Лондона и Парижа… Он был (или стал?) «западным русским» (не вспомню, кто так его назвал в двадцатые годы прошлого века). В тридцатые же годы, особенно на фоне зловеще надвигавшегося фашизма, западные интеллигенты поверили в мессианскую сущность советского коммунизма и поддерживали его (Бернард Шоу, Ромен Роллан, Анри Барбюс, Поль Элюар, Гийом Апполинер, Лион Фейхтвангер, Фредерик и Ирен Жолио-Кюри, Пабло Пикассо, Давид Сикейрос, Фрида Кало, Поль Ланжевен, Роберт Оппенгеймер, Говард Фаст…). Дмитрий Мирский, воевавший против большевиков, вступает в 1932 году в коммунистическую партию Великобритании! Эмигрантская общественность отвернулась от своего бывшего кумира — именно за его смелость думать по-своему. Травля со стороны бывших единомышленников. Не только власти репрессивны по отношению к инакомыслящим! Тоска по родине? — он возвращается на родину в 1934 году… Но литературовед, поэт, публицист князь Мирский был ИНТЕЛЛИГЕНТОМ — в полном соответствии с его собственным определением. Независимость его суждений советская власть не могла не заметить и не хотела простить. В 1937 году он был арестован, в 1939 умер в Магадане. Князь Мирский — интеллигент, ВСЕГДА выступавший в соответствии с собственным пониманием справедливости, часто — вразрез с пониманиями власти и интеллектуального окружения, пренебрегая не только расположением друзей, но и опасностью, исходящей от власти. Власти меняются, но у интеллигента формируется свое, обязательно собственное понимание социальной справедливости. Интеллигент — это всегда «сострадательное НАКЛОНЕНИЕ» собственной психологии — сострадательное наклонение к ближним, к слабым. Редкие интеллигенты достаточно сильны духом, чтобы встать во весь рост против несправедливости по отношению к обездоленным. Не каждый интеллигент становится диссидентом. Не каждый интеллектуал — непременно интеллигент. И совсем не каждый интеллигент — непременно интеллектуал.

И еще одна интермедия, кажется, последняя в этой книге. Мой отец, Моисей Львович Кошкин, профессор-медик, был очень разборчив в выборе друзей. Было у него несколько близких людей. Немного совсем. Друг — человек, с которым можешь говорить обо всем, будучи уверенным, что будешь понят и что откровенность не будет предана. Близких — по определению — не может быть много… Иван Яковлевич Коваль. Он закончил четыре класса школы перед Отечественной войной, потом четыре года — фронт, вернулся целым, хоть и имел ранения. Потом — токарь самой высокой квалификации, уже до конца жизни. Фотографии на Доске почета — был такой способ в советское время демонстрировать общественное признание. Иван Яковлевич был моложе отца лет на пятнадцать-двадцать, но они были близкими людьми, именно друзьями. Он жил за городом, советские «радио-глушилки» там не срабатывали, и он слушал запрещенные «ВВС» и «Голос Америки». За это в сороковые — в начале пятидесятых можно было поплатиться свободой. Иван Яковлевич не просто слушал запрещенное радио, он систематизировал сведения и сопоставлял это с советской пропагандой. Ни мой отец (в отличие от его сына, автора этих строк), ни его друг не пили ничего алкогольного. Но никогда я, подросток в начале пятидесятых, не присутствовал при их многочасовых беседах. Уже потом, в шестидесятые годы со слов отца, я понял, что они с Иваном Яковлевичем обсуждали все — как было на самом деле, а не в официальных советских газетах. Понимания Ивана Яковлевича были важны для пониманий отца. Они знали друг друга, знали, что никто из них не донесет. Тогда это было высшим выражением доверия между людьми. Ни отец, ни Иван Яковлевич не были диссидентами, они просто имели свое, собственное мнение о том, что происходит в стране. Это мнение не совпадало с установками властей. Моисей Львович и Иван Яковлевич ограждали своих детей от жесткого неприятия реальностей коммунистической власти: они боялись за нас, они опасались, что в юношеской непосредственности мы скажем что-то такое, что станет поводом для репрессий. Благодаря отцовскому воспитанию я вырос идеалистом. Во время известного «дела врачей» все обошлось сравнительно бескровно для нашей семьи. В конце февраля 1953 года, за неделю приблизительно до кончины великого вождя, отца уволили с работы. Не успели арестовать — вождь скончался. Что можно инкриминировать профессору—гигиенисту в качестве обвинения? Нашли, конечно! Придя утром в девять часов на кафедру (минута в минуту: он был пунктуален), отец обнаружил в своем кабинете людей возле открытого сейфа. Сейф был вскрыт на предмет проверки сохранности секретных документов. Было установлено, что чертежи санитарных устройств канала Северский Донец — Донбасс, проектированием которых руководил отец, в сейфе ОТСУТСТВУЮТ.

Преступная халатность! Этому предшествовал обыск в нашей квартире, сбор «компромата» у наших соседей. Ни один из них не сказал того, что хотели услышать «искусствоведы в штатском». Никто не оказался мерзавцем! Не стану рассказывать, как все развивалось дальше. Отца восстановили на работе уже в мае. Все документы оказались на месте, в сейфе — как ни в чем ни бывало. И в этой общественной атмосфере отец воспитывал во мне человека, верящего в то, что люди вокруг — добры. Наверное, я был бы более подготовлен к ударам моей судьбы, если бы мои родители предупредили меня о подлости, о предательствах, о корысти… Но я счастлив, что они заложили в мою душу веру в добро. Сколько бы разочарований в этой моей вере я ни познал, я остался, как мне кажется, таким, каким хотели меня видеть мои родители. Моим сыновьям я не сумел это передать. Они сами сконструируют свое понятие ДОБРА. Я уверен, оно будет не менее емким, чем то, которое передали мне мои мать и отец. Оно БУДЕТ. Будет ДРУГОЕ. Я верю, что будет.

Лет пять прошло уже после смерти отца. 1969 или 70-й год. Зима. Утром приехала Надя, дочь Ивана Яковлевича, что-то стряслось. Еду к ним. Иван Яковлевич рассказал, что его допрашивали соответствующие джентльмены относительно его, Ивана Яковлевича, нелояльного отношения к властям. Это были уже времена после-сталинские. Но уже и после-хрущевские. Уже НЕ ВСЕХ сажали… Но ЕЩЕ сажали и УЖЕ сажали… Иван Яковлевич, потеряв друга, стал искать кого-то, с кем можно быть откровенным. Нашел… Мы с Иваном Яковлевичем вычислили эту (конкретную, и весьма интеллектуальную, кстати) сволочь. Будьте осторожны в выборе друзей!

Выбор — есть! Порядочных людей — много. Но помните, не всегда понятия «интеллектуал» и «интеллигент» совпадают.

Александр Зиновьев, автор знаменитых «Зияющих вершин», дал свое определение: «Интеллигент — это говорящий правду об обществе вообще и о власти в том числе». Правду? Что такое — «правда»? Еще в самом начале наших бесед, в Прологе, мы с вами вспоминали высказывание Александра Герцена о том, что искренность и истина не всегда совпадают. Правда — это мое или ваше суждение о действительности. Эти суждения могут быть совершенно разными, при полной искренности каждого. Мне более близко определение Натана Эйдельмана, одного из немногих хранителей духовности в советские времена: «Интеллигент — тот человек, для которого система духовных ценностей выше, чем материальных».

Начав готовить эту книгу к обнародованию, я, разумеется, стал искать то, что близко к идеям, которые я хотел бы выразить. Обнаружилось много замечательных созвучий. Я написал о них. Но работы Виктора Дольника (1993) — нечто особенное, и просто нельзя не поведать о них моим читателям подробнее. Это серия статей в журнале «Природа», замечательном издании, в котором я тоже имел честь публиковаться, правда, на тему сугубо физическую. Статьи Дольника — не просто великолепны и по глубине, и по стилю изложения, и по доступности для интеллектуалов с любыми исходными «образованиями». Они создают последовательную картину ПРЕЕМСТВЕННОСТИ черт поведения в сообществе — от коллективных (стадных) животных до совокупностей людей. Это работа того же ранга, что и исследования Владимира Эфроимсона, о которых мы с вами много говорили. Прочтите еще и Виктора Дольника! Вы получите и удовольствие, и пользу. Вы станете понимать, что же происходит в мире людей, поняв, как политика формируется в несколько более простых (но совсем не слишком более простых!) коллективах животных.

Вот цитата из В. Дольника. «Этологи обнаружили, что у некоторых видов общественных животных есть особи, уклоняющиеся от иерархических стычек. И не потому, что боятся. Просто для них это как бы не представляет интереса. Для многих людей иерархическая борьба тоже неинтересна. У них есть иные ценности и иные способы самоутверждения. Наблюдения за шимпанзе в природной обстановке позволили обнаружить особей с подобным поведением, в том числе и мужского пола. Они состоят в группе, не занимая в ней ни самого высокого, ни самого низкого положения, и в крайнем случае могут дать отпор агрессии. Но обычно они в иерархические стычки не ввязываются, продолжая заниматься своими делами. Некоторые даже пытаются, и притом успешно, примирять ссорящихся, обнимая и того и другого. Внутри группы шимпанзе много значат симпатии, на основе которых возникают особые дружеские связи, порой довольно теплые и долговременные. Оказывается, что с нелюбящими постоянно утверждать свой ранг самцами могут дружить иерархичные самцы, в том числе и высокого ранга. Значит, последние оценивают положение своего друга в группе как достойное. ЭТО И ЕСТЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ — НЕЗАВИСИМЫЙ ПОСРЕДНИК, МИРОТВОРЕЦ». Это слова Виктора Дольника, и я солидарен с ними всецело.

Году в 1994-м году в Харьков приехал Коржавин. Театр, где он выступал, был переполнен, еще больше людей так и не смогли попасть в зал. Наума Коржавина представлял публике Борис Чичибабин. Встреча этих двух поэтов, которые олицетворяли для многих из нас совесть страны, была символична. Совесть уходила из страны. Коржавин уже жил в Америке. Чичибабин вскоре покинул этот мир. Я счастлив, что успел познакомиться и поговорить с обоими лично. В разное время. Под впечатлением от этой встречи я опубликовал тогда статью в харьковской газете о том, как я понимаю это слово «интеллигенция». Вот главная идея статьи. Интеллигенты всех конфессий и всех наций должны сознавать, что место интеллигенции на нейтральной полосе, в опасном пространстве между воюющими сторонами. Там стреляют с обеих сторон. Интеллигент — это парламентер. Интеллигент — не профессия и не свидетельство образованности. Интеллигент — это призвание быть тем, кто может понять других. Быть интеллигентом — это долг, долг быть миротворцем. (Я решился привести этот мой опус и в книге. Вы прочтете его в следующем эссе).

Интеллигенты должны искать способ сосуществования Веры и Разума. С наименьшей кровью. Это наша миссия, господа. Культура — дитя цивилизации. Может ли цивилизация надеяться, что ее дети ее защитят? Мне кажется, что мысли Эфроимсона, Дольника и мои соображения дополняют друг друга, а во многом — просто совпадают.

Возможность быть интеллигентом записана в генах. Кажется, этот генный багаж совпадает (или, по меньшей мере, пересекается с генетическим багажом альтруизма). Это еще от обезьян, наших пращуров. Скорее всего, интеллигентами могут стать те, в генах которых присутствует альтруизм. Но альтруистический (интеллигентский!) выбор делают немногие. Это — дело судьбы, результат отбора, собственного отбора, и наконец, удел каждой личности.

У животных нет ТОЛЬКО письменности. И поэтому нет общих богов, нет наук, нет искусств, нет технологий. Нет институтов, способных накапливать и передавать через поколения, дальше, чем непосредственно следующему, информацию и делать ее привлекательной и доступной для всей популяции, для потомков. Именно преемственность приобретенной информации приводит к ее накоплению, что и предопределяет развитие.

«Труд создал человека». У меня нет возражений против этой великолепной формулы Энгельса. Я бы только уточнил ее. Человечество создал труд и приобретенная способность накапливать информацию, передавать ее и использовать в последующих поколениях. Создание новых знаний, новой информации — дело интеллектуалов. Интерпретация, моральная «окраска» нового знания — дело тех, кто несет все это народу. Как было бы хорошо, если бы этот дар несли народу интеллигенты.

Я старался избегать слова «массы», поскольку каждая религия, каждая наука, каждое искусство апеллирует к индивидууму. «Массами» становятся сообщества индивидуумов, потерявших (или не обретших) индивидуальность.

Индивидуальность, НЕЗАВИСИМОСТЬ от стада и взаимоотношений в нем, которая ОТЛИЧАЕТ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЮ — как в обезьяньем сообществе, так и в человеческой цивилизации. Именно это качество делает интеллигентов миротворцами — по определению.

Дмитрий Лихачев (один из немногих интеллектуалов, оставшихся интеллигентами, он из тех, кто выдержал деморализующее давление советского и пост-советского времени): «Интеллигентность — это способность к пониманию, к восприятию, это терпимое отношение к миру и к людям».

Вернуться к оглавлению книги.